Люди - Страница 84

10 сентября 2010 г. повезло французским археологам: на стоянке Турвиль-ла-Ривьер в Нормандии они нашли три кости левой руки – плечевую, локтевую и лучевую. Правда, найдены лишь крайне эродированные диафизы, а вдобавок к естественной раздолбанности кости были повреждены в процессе раскопок, но не будем слишком пристрастны – вероятно, ветер с Атлантики пронизывал насквозь, ранний осенний холодок знобил, руки археологов дрожали, бывает всякое. Главное, находка свершилась (Faivre et al., 2014). Зубы животных из того же слоя были датированы 183–286 тыс. лет назад. Это ставит находку из Турвиля в не очень длинный ряд поздних гейдельбергенсисов или ранних неандертальцев Европы, большая часть коих найдена в Германии.

Не много морфологических признаков можно выявить на столь разрушенных костях, но те, что есть – длина, диаметр, изгиб, толщина стенок, – однозначно похожи на неандертальские. Это ожидаемо и не странно – место совпадает идеально, а по времени человек из Турвиля как раз годится неандертальцам в прапрадедушки.

Интригует, что останки человека были обнаружены в отложениях, нанесенных водным потоком. Причем комплект – все длинные кости одной руки – и расположение в слое говорят о том, что изначально это была целая рука, замытая водой в песок. Как она туда попала? Кому-то была не нужна рука и он выкинул ее в ручей? Кому и за что ее оторвали? Был ли это первый музыкант, постигавший гамму, но имевший невыспавшихся соседей, или допотопный мим, чьи гениальные мановения не оценили современники, или первобытный фокусник, чей номер с исчезновением кролика не был понят соплеменниками? Кто знает… Нам досталась лишь рука.

Но на то и наука, чтобы из всякого праха выведать хоть что-то. На то и компьютерная томография, чтобы просканировать кости во всех возможных направлениях. И вот перед нами предстает не просто обломанная костяшка, а реконструкция плечевой кости с необычайно развитой дельтовидной бугристостью в виде кривого завернутого гребня. Дельтовидная бугристость – рельефный участок в верхней трети плечевой кости, на котором крепится дельтовидная мышца, а дельтовидная мышца – это, собственно, мягкая часть плеча, она поднимает руку вверх. Судя по размеру и форме гребня – не просто большого, а уже патологического, человек из Турвиля не просто умел поднимать левую руку, а делал это часто и с большим напряжением, вплоть до травмирования – можно сказать, вдохновенно. Сильное развитие мускулатуры у неандертальцев – не секрет, но такого у них антропологи еще не видали; самые близкие аналогии – левая плечевая III в Сима-де-лос-Уэсос, левая же неандертальца из Сен-Сезер и правая из Хвалынска. Конечно, известны еще более выдающиеся прецеденты вроде кузнецов, галерных гребцов или шахтеров, но все они относятся к гораздо более поздним временам, в неандертальские времена таких бодрящих профессий еще никто не изобрел. Первое из приходящих в голову и самое вероятное занятие, которое потенциально способно довести плечевую кость до такого состояния, – метание копья. Для этого необходимо не просто поднимать руку, но довольно долго держать ее одновременно поднятой, согнутой и занесенной назад. Охота – занятие для терпеливых, надо ведь выжидать момент, затаиваться, подкрадываться и при этом быть готовым в любой момент нанести мощный удар. Неандертальцы и их предки были великими охотниками. Вероятно, человек из Турвиля был величайшим охотником среди них? Может, после смерти героя благодарные сородичи хранили его удачливую руку, долгие годы кормившую их? Впрочем, он умер далеко не стариком, возможно даже подростком, но для тех времен это как раз неудивительно.

Любопытно, что и в Турвиле, и в Сима-де-лос-Уэсос, и в Сен-Сезере мощнейшие кости – левой стороны. Неандертальцы были левшами? Конечно, статистика смешная, но зато какой повод для спекуляций! Мы удержимся от них. Хорошо бы, конечно, иметь более солидное обоснование столь смелого предположения, а для этого нужны материалы, нужны новые руки и, не будем слишком скромны, ноги. Сколь много нам находок чудных сготовил ледниковый век? Чтобы это узнать, надо работать: копать, открывать и изучать!

Другая грань технического прогресса – появление костяных орудий. Из кости делать что-то намного труднее, чем из камня. Читатель может легко в этом убедиться, взяв хотя бы и железный нож и попробовав вырезать что-нибудь приличное хотя бы и из куриной кости. Лучше не надо – можно порезаться, а дельное что-то вряд ли получится. Древние же люди умудрялись камнями изготовлять из толстых трубчатых костей животных вполне практичные вещи. Правда, первые эксперименты в этом направлении были скорее случайными. Из Олдувая (600–800 тыс. лет назад) и Бильцингслебена (412 тыс. лет назад) известны орудия, сделанные из слоновьих костей, но без особой фантазии, по той же технологии, что и каменные рубила. То есть когда мастеру подворачивался под руку кусок кости, он отрабатывал на нем свои “каменные” навыки. Получалось не очень. Все же кость не камень, она вязкая и плохо колется. Но вот прогресс добрался и до столь сложного материала. Древнейшие костяные орудия, сделанные по специальной “костяной” технологии, известны из Брокен-Хилла – это три зашлифованных наконечника, которые, кстати, наверняка крепились к древку (Barham et al., 2002).

Впрочем, и после полумиллиона лет – до самого конца ашельской эпохи и даже после – в Европе и Азии продолжали существовать типично галечные индустрии. Характерно, что часто они сопровождают останки очень архаичных по морфологии гоминид. Наглядными примерами могут служить уже упоминавшиеся стоянки Бильцингслебен и Вертешселлеш. Для этих людей прогресс был пустым звуком. Их орудия были бы вполне уместны в руках хабилисов, а двухсантиметровой толщины своды черепов оберегали мозги от подозрительных новаций. Но даже и у этих суровых аскетов в заскорузлой душе нет-нет да и звенела тонкая струнка тяги к прекрасному: один из бильцингслебенцев взял ребро слона (что еще могло подвернуться под мозолистую руку этого брутального троглодита, чьей главной добычей были носороги и бобры?) и чоппером мрачно нарубал на нем длинную серию параллельных насечек – не корысти ради, а исключительно в возвышенном порыве разыгравшихся чувств. Тут, правда, его творческий порыв иссяк, а нам осталось сие мощное в своей лаконичности свидетельство первобытного минимализма.